Я могу брать полотна метели,

как в миры, попадая в стихи,

выходить из монашеской кельи,

отмолив на коленях грехи.

Я стремилась (а это не мало,

ведь всегда отсидеться вольна)

сквозь пургу пробираться устало,

если плачет корабль во льдах.

Ну а там, где мороз шёл по коже,

кто-то выбрал печаль, как причал,

не могла на строке быть прохожей –

проживала две жизни, крича.

Я на сцене шептала об этом,

прямо в зале искала богов.

Оттого мудрецы и поэты,

видя свет, от меня ждали слов.

А в унынье, где дата, как прочерк,

в жизни праздничной радости нет,  –

я старалась не только пророчить,

но и дать горстку медных монет.

Изучив географию сердца

и каноны расшибленных лбов,

не могла с новым горем стерпеться

и ненужно молчать без бинтов…

Мне велят со строфой не водиться,

и стихи распинают – Христа.

Я могла бы со строк откреститься,

но могу же, могу снять с креста!

Снова дарит мне радость Гораций,

ощущая сиротство души…

Нет, не надо, не надо оваций!

Я в стихах говорю, как в глуши…